Перейти грань - Страница 122

К оглавлению

122

– Я это знал. – Браун торжествовал.

– Большое спасибо. Откуда? Прием.

– Я знаю больше того, что я знаю, – объяснил Браун и почувствовал неловкость за свое ликование. – Сколько тебе лет?

– Шестнадцать. Прием.

– Слепой от рождения?

– Последнее неверно. Ослеп в возрасте одиннадцати лет. Упал с мотоцикла. Прием.

Мысль о молодом Максе, переговаривавшемся с миром из своей темноты, завладела воображением Брауна.

– Знаешь, что такое камбала? – спрашивал Макс. – Это рыба, которая переспала с китом. Знаешь, что такое свинец? Это муж свиньи.

– Очень интересно.

– Понравилось? Прием.

– Да, шутки отличные. Обхохочешься.

– В шахматы играешь? – спросил Макс. – Прием.

– Знаю, как надо ходить.

– Знаешь только, как ходят фигуры? И всего-то? Прием.

– Думаю, с меня достаточно.

– Подружка есть? Прием.

– Есть.

На частоте появилась помеха, но ему удалось разобрать слово «фотография».

– Да, – ответил он. – Где-то завалялась фотография.

«Где-то завалялась» у него фотография Энн.

– Макс, – спросил Браун, – зачем ты коллекционируешь шахматы, если ты не можешь видеть их?

Макс встревожился.

– Виски Зулу Зулу один Майк восемь семь три, прошу соблюдать порядок радиообмена. Прием.

– Почему шахматы?

– Мне нравятся шахматы. Я люблю изящные вещицы. Прием.

– А монеты?

– Монеты гладкие. У них есть ребра. У них есть углубления. Прием.

– Послушай, – телеграфировал Браун, – нам надо и дальше поддерживать контакт.

– Контакт! – выкрикнул Дикий Макс. – Я понял. Конец связи.

Позднее Браун обнаружил, что после небольшого натаскивания Макса можно было использовать в качестве штурманского справочника для построения линий положения. Однажды в своем нетерпении продвинуться как можно дальше на бумаге он продержал его без сна целые сутки. И пожалел об этом.

– Сон – это важное дело, – сообщил он Максу. – Ты счастливчик.

– Все спят, – заметил Макс.

– Только не я, – возразил Браун.

Через несколько дней переговоров Браун стал размышлять вслух, сможет ли Макс когда-нибудь вновь обрести зрение. Макс ненадолго прервал связь.

– Я могу передавать только в телеграфном режиме, – сообщил ему Макс на следующий день. – Это все мои предки. Они не хотят, чтобы я разговаривал с тобой.

Он научился называть своих родителей «предками», переговариваясь с подростками-радиолюбителями из Америки, большинство которых тоже были слепыми.

– Я понимаю, – согласился Браун.

Но на следующий день он опять связался с Максом:

– Послушай, я хочу, чтобы ты ретранслировал мой телефонный разговор.

Он дал Максу номер своего телефона в Коннектикуте, и тот, в свою очередь, передал его своему приятелю в Нью-Джерси. Браун услышал голос жены. Слышалась также приглушенная музыка, похожая на современный джаз. Оказалось, что он совершенно не способен представить себе ее жизнь. Не произнеся ни слова, он выключил свой передатчик.

Однажды вечером на палубе он вдруг подумал о возвращении. Он только что слушал абсурдную болтовню Даффи о публичных выступлениях и рекламных поездках. Браун прервал связь, сославшись на технические неполадки.

У него не было ни малейшего желания путешествовать и возить по свету свои тайны. Теперь он был полностью занят тем, что учился жить во Вселенной. Необычности, где ни одно действие и ни одна мысль не имели определенной связи друг с другом и где ни одно слово не имело точного значения. Необычность имела свои прелести, но мешала сосредоточиться.

Интереснее всего ночная необычность, когда ее можно наблюдать на звездном небе. Можно было разобщать и перетасовывать целые созвездия. Созерцание звезд спасало от голосов и галлюцинаций, вроде тех, что породили крабы.

Однажды ночью, во время настоящего звездопада, Дикий Макс прислал ему таинственное сообщение:

– Лучше путешествовать с надеждой, чем возвращаться.

– Последнее понял, – просигнализировал ему Браун.

«Как это красиво и правильно», – думал Браун. Даже самые старые пословицы приобретают совершенно иные значения, когда их рассматриваешь в свете необычности. Так надежда превращалась в противоположность возможности. Совершенство – это всегда нечто, близкое к небытию.

Голову стали осаждать мысли о слепоте. Другой звездной ночью он ощутил желание забыть порядок расположения звезд на небе, чтобы эта иллюзия не отвлекала его от необычности. Может быть, слепота была бы выходом для него? Но он знал, что, даже если бы он был слепым, во мраке его черепа все равно зародились бы звезды. У сознания всегда обнаруживается третий глаз, ищущий что-то сияющее, чтобы человек мог благоговейно склониться перед ним. Всегда нужно, чтобы было за что уцепиться.

– Пусть бы я был слепым, – взмолился он, подразумевая под слепотой свободу, и прислушался к ветру, словно ожидая ответа.

61

Энн увидела «линкольн» Торна, остановившийся у дома, и в ее душе шевельнулась надежда. К тому же очень хотелось выглядеть в его глазах невинной. Торн подошел к двери со шляпой в руках. Мрачное выражение его лица не оставляло ей никаких надежд.

– Входите, пожалуйста, – пригласила она.

Он сухо поблагодарил и прошел в дом. Вначале он даже отказался от кофе. Ей пришлось чуть ли не умолять его взять чашку.

– Оуэн справляется очень хорошо. – Тон его оставался холодным. – Мы довольны.

– Да, – быстро проговорила она. – Все мы очень гордимся им.

Торн продолжал хранить мрачное выражение.

– В нашем предыдущем разговоре я сказал вам, что наша корпорация позаботится о нем.

122