Ему показалось странным, что он так реально ощущает присутствие жены рядом с собой. «Это губительно», – подумал он. Во Вьетнаме он, обуреваемый желанием, провел много одиноких дней, но никогда оно не преследовало его с такой силой и не было таким всепоглощающим. Он подозревал, что за этим кроются слабость и страх. Они пришли с погодой, штилем и малярийным хамсином. Чтобы уйти от этих мыслей, он стал думать, что же скажет Энн.
Энн стояла в спальне у камина, когда зазвонил телефон. Она бросилась к аппарату.
– Милый?
– Да, – сказал он, – это я.
Все время ожидания ей хотелось спросить его, может ли он угадать, что на ней надето. Она спросила.
– Можешь?
Последовавшая за этим тишина была слишком долгой и мучительной. Она предположила, что он смущен, и тоже почувствовала себя неловко. «Все вышло как-то глупо», – подумала она.
– Я откопала ту старую черную кожаную юбку, в которой ходила, когда мы были на флоте. Ты помнишь ее?
– Конечно, – сразу ответил он.
– Правда? Она нравилась тебе?
– Да.
– Да? Да – значит, нравилась?
– Ты была в ней умопомрачительной.
– Я и сейчас такая, – проговорила она. – Мне это видно в зеркале.
– Я мало что могу поделать с этим, Энни, отсюда, где нахожусь.
– Где? – спросила она. – Где ты?
– Ну-у, – протянул он, – согласно последнему спутнику на десяти градусах сорока минутах северной широты и двадцати одном градусе шестидесяти минутах западной долготы.
– Что? – переспросила она и сползла на пол, чтобы найти точку на карте. – Что ты там делаешь? Ты же в Сахаре.
– Здесь кругом вода, Энни. Насколько хватает глаз.
– Хорошо. А ты не введен в заблуждение?
– Что ты имеешь в виду? – спросил Браун.
– Знаешь, был такой известный киносюжет. В фильме с Хамфри Богартом. О том, как он вместо моря оказался в пустыне. И он говорит там, что его дезинформировали.
– Да, – сказал он, – я помню.
– Ты уверен, что знаешь, где находишься? Ты делал привязку по солнцу?
– Да, – ответил он.
– О Боже, – выдохнула она, – как мне хочется оказаться рядом с тобой. Я думаю, что ты впереди всех в своем классе. Ты побеждаешь.
– Дорогая, мы в открытом эфире, – предупредил Браун. – Я не хочу облегчать задачу другим соревнующимся. Мне кажется также, что мы не должны переходить на личные темы.
– Извини, Оуэн.
– Ничего. Но какое-то время у меня был великолепный западный ветер. Я неделю не убирал спинакер. Я не мог упустить такую возможность.
– А не лучше ли тебе было находиться западнее островов?
– Все в порядке, Энни. Пока все идет хорошо.
– В самом деле? – Она старалась, чтобы голос звучал весело. Его предостережение задело ее за живое.
– Да, – заверил он ее. – Все просто великолепно.
– Я так рада. И так завидую тебе, Оуэн, что меня тянет на всякие проделки, вроде выпивки и вызывающих одеяний. Я буду хулиганить.
– Угомонись, – увещевал ее Браун. – Мы не соблюдаем установленный порядок в эфире и ведем себя нескромно.
– Плевать, – ответила она.
– Ты невозможная женщина. Я смотрю, тебе море по колено.
– Тебе правда нравится моя кожаная юбка?
Он промолчал.
– Извини, малыш, – попросила она. – Я забылась. Всего на момент.
Он ответил не сразу.
– Телефонные разговоры в море обладают странным свойством, тебе не кажется? Они неестественны.
– Да, – согласилась она. – Они странные, и от них одно расстройство.
– Вот именно. Так оно и есть.
– Я хочу сказать, – продолжила она, – что в некотором отношении они словно бы заставляют думать, что ты находишься рядом. Как будто бы мы вместе. И я сетую на то, что делаешь ты. А ты сетуешь на то, что делаю я. Все та же старая история.
– Я уже не раз собирался связаться с тобой.
– Правда? Господи, как бы мне хотелось оказаться рядом с тобой. На что это все похоже?
– У ночи тысяча глаз.
– Ты должен звонить мне всегда, как только тебе захочется этого, Оуэн.
– Я не знаю, как с этим быть.
– Не знаешь?
– Я не думаю, что это хорошая идея.
Вдруг ей пришло в голову, что он, возможно, обижен на нее из-за каких-то ее недоделок. Она попыталась найти подходящее объяснение тому, что он говорил ей.
– Почему?
– Я должен идти без связи, Энни. За исключением особых случаев. Это дорогое удовольствие. У нас могут быть неприятности с Федеральной службой связи.
– Ты высыпаешься? – спросила она. – Может быть, ты мало спишь?
Она вдруг поняла, что Оуэн прав насчет морской связи. Разговор был странным, не приносил удовлетворения и был открыт многим ушам. Слова делались плоскими, а мертвые паузы между ними наполняли подозрительность и ощущение вины. Любой, даже самый маленький необдуманный всплеск эмоций давал пищу для Бог знает каких размышлений. А телеграфная краткость могла хорошо прикрывать ложь или непонимание.
– Да, дорогое удовольствие, – проговорила она через минуту.
– Это деньги Гарри, – напомнил Браун. – Но ты права. Мы прибережем звонки для непредвиденных случаев или для выступления перед публикой. В следующий раз я свяжусь с тобой через неделю, у Уордов, в День благодарения.
– Ох, Оуэн, – она продолжала свое, – мне так хочется быть вместе с тобой.
– Это глупо, – заметил он. – Мы и так вместе, есть звонки или нет. Нравится нам это или нет.
К своему собственному удивлению, Энн начала плакать. «Если я каждый раз буду плакать, – подумала она, – то он перестанет звонить вообще. Но, может быть, это к лучшему».
– Ох, Оуэн, – вспомнила она, – вместе с документами я клала письмо к твоему дню рождения, но оно почему-то осталось дома.